Россия – Грузия после империи - Коллектив авторов

явно лежит в колебании оценки: Россия – колонизатор или же жертва колонизации со стороны западной цивилизации (Tlostanova, 2006). Болезненный вопрос о возможной вине по отношению к бывшим, не совсем равным, братским народам способствует отклонению от быстрой рецепции данной методологии. В Грузии же, по моему впечатлению, постколониальные исследования быстро вошли в силу и используются как легитимный способ нового осмысления культурного и литературного наследия.

Однако важно отметить, что это относится больше всего к пониманию собственного самосознания как колонизированной культуры. Совсем не заметила я интереса к постколониальному взгляду на собственных субалтернов (абхазская, осетинская культуры в их соотношении к грузинской).

Таким образом, принятие постколониального подхода связано с методологической ориентацией на Запад, т. е. с отношением к новому центру, который заменяет Москву. Постколониализм мог найти свой путь в академический мир Грузии по причине легкой сочетаемости с национальным дискурсом. Он проявился с новой политической силой после распада СССР, хотя наблюдался также и ранее в советской национальной политике, но в иной, считавшейся терпимой форме.

Русско-грузинские литературные отношения и связанный с ними корпус научной литературы – сокровище для культурных исследований постсоциалистического пространства. Не только сами многогранные литературные связи между Россией / Советским Союзом и Грузией, но и накопленный за советский и постсоветский периоды пласт научной литературы ждут нового описания и понимания.

Библиография

Абзианидзе З. (2008) Нетускнеющий образ // Литературная Грузия: юбилейный сборник 1957–2007. Тбилиси: Интелекти. С. 353–359.

Абзианидзе З. (2013) Интервью / Беседовала Елена Чхаидзе. 27 ноября. (Архив Е. Чхаидзе).

Беставашвили А. (2008) Век любви // Литературная Грузия: юбилейный сборник 1957–2007. Тбилиси: Интелекти. С. 385–387.

Гапова Е. (2011) Национальное знание и международное признание: постсоветская академия в борьбе за символические рынки // Ab Imperio. № 4. С. 289–323.

Гудков Л., Дубин Б. (2009) Интеллигенция. Заметки о литературно-политических иллюзиях. СПб.: Иван Лимбах.

Гусейнов Г., Драгунский Д. (1990) Ожог родного очага. М.: Прогресс.

Гусейнов Ч. (2014) К вопросу о «русскости» нерусских // Дружба народов. № 4. С. 204–224.

Данелиа С. (1956) Статьи о русской литературе. Тбилиси: Изд-во научно-методического кабинета.

Кларк К., Тиханов Г. (2011) Советские литературные теории 1930-х годов: В поисках границ современности // Добренко Е., Тиханов Г. (Ред.) История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи. М.: НЛО. С. 280–334.

Кондаков И. (2008) По ту сторону слова. Кризис литературоцентризма в России XX – XXI вв. // Вопросы литературы. № 5. С. 5–44.

Кукулин И. (2014) Увенчание и развенчание идеологического мифа в мистериальном театре Д. А. Пригова // Ковтун Н. (Ред.) Кризис литературоцентризма. Утрата идентичности vs. новые возможности. М.: Флинта. С. 27–43.

Ломидзе Г. (1960) Единство и многообразие. М.: Советский писатель.

Модебадзе И. (2014) Перевод современной грузинской литературы на иностранные языки: постсоветский опыт // Studi Slavistici. № xi. С. 257–272.

Муратова Кс. (1958) Максим Горький в борьбе за развитие советской литературы. М.: Изд-во АН СССР.

Орбели Р. Р. (1972) Кавказоведение // Азиатский музей – Ленинградское отделение института востоковедения АН СССР. М.: Наука. С. 468–499.

Поракишвили Т. (2002) Пушкиноведческие заметки // Богомолов И. (Ред.) Актуальные вопросы межнациональных филологических общений. Тбилиси: Изд-во ТГУ. С. 151–165.

Поракишвили Н., Гогиашвили О. (2006) Эпидемия идиотизма: О незанимательной грузинофобии и не только о ней. Тбилиси: Универсал.

Соколов М., Титаев К. (2013) Провинциальная и туземная наука // Антропологический форум. № 19. С. 139–273.

Страницы отечественного кавказоведения (1992) / [Ю. Д. Анчабадзе, Н. Г. Волкова, В. П. Кобычев и др.]; Рос. акад. наук, Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. М.: Наука; цит. по: Сайт «Научное общество кавказоведов». 2011. 10.11. (http://www.kavkazoved.info/news/2011/11/10/stranicy-otechestvennogo-kavkazovedenija-ii.html).

Чхаидзе Е. (2015) Политика и исследование русско-грузинских литературных связей в Грузии: с советского периода по постсоветский // Toronto Slavic Quartaly. № 53. С. 92–112.

Яковенко И. (2013) Мир через призму культуры. Культурология и россиеведение. М.: Знание.

Danneberg L., Schönert J. (1996) Zur Internationalität und Internationalisierung von Wissenschaft // Danneberg L., Vollhardt F. (Hrsg.) Wie international ist die Literaturwissenschaft. Methoden– und Theoriediskussion in den Literaturwissenschaften: kulturelle Besonderheiten und interkutureller Austausch am Beispiel des Interpretationsproblems (1950–1990). Stuttgart, Weimar: Metzler. S. 7–85.

Gould R. (2012) World Literature as a Communal Apartment: Semyon Lipkin’s Ethik of Translational Difference // Translation and Literature. № 21. P. 402–421.

Khotimsky M. (2013) World Literature, Soviet Style: A Forgotten Episode in the History of the Idea // Ab Imperio. № 3. P. 119–155.

Komaromi A. (2015) Uncensored. Samizdat Novels and the Quest for Autonomy in Soviet Dissidence. Evanston: Northwestern University Press.

Layton S. (1994) Russian Literature and Empire: Conquest of the Caucasus from Pushkin to Tolstoy. Cambride: Cambridge University Press.

Maisuradze G., Thun-Hohenstein F. (2015) Sonniges Georgien. Figuren des Nationalen im Sowjetimperium. Berlin: Kadmos.

Martin T. (2001) The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union 1923–1939. Ithaca: Cornell University Press.

Michailov A. (1996) Interpretieren und Verstehen vor dem Erfahrungshintergrund der russischen Literaturwissenschaft // Danneberg L., Vollhardt F. (Hrsg.) Wie international ist die Literaturwissenschaft. Methoden– und Theoriediskussion in den Literaturwissenschaften: kulturelle Besonderheiten und interkutureller Austausch am Beispiel des Interpretationsproblems (1950–1990). Stuttgart, Weimar: Metzler. S. 374–395.

Slezkine Yu. (1994) The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. Vol. 53. № 2 (Summer). P. 414–452.

Tlostanova M. (2006) The Imagined Freedom: Post-Soviet Intellectuals between the Hegemony of the State and the Hegemony of the Market // South Atlantic Quarterly. 105:3. Summer 2006. P. 637–659.

Witt S. (2011) Between the Lines: Totalitarianism and Translation in the USSR // Baer B. (Ed.) Contexts, Subtexts, and Pretexts: Literary Translation in Eastern Europe and Russia. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins Pub. P. 149–170.

Грузинский акцент в русском дискурсе позднесоветской и первой четверти века постсоветской эпохи[19]

Гасан Гусейнов

Советское языковое пространство представляло собой сложную ткань, в которой доминировал русский язык. Но и он подвергался влияниям. Фетишизированный литературный (нормативный или стандартный) русский был «подпорчен» разными акцентами, с которыми говорили многие представители советского политического и культурного правящего класса, или элиты, как говорят теперь. Социолингвистические исследования, проведенные в США на американском материале, продемонстрировали, что борьба с акцентами является важным элементом дискурса власти. Преодоление акцентов играет важную роль в разграничении социальных групп. Росина Липпи-Грин полагает, что стандартный язык – это миф: не существует языка без акцента, но и отсутствие акцента – это тоже акцент. В языке сосуществуют разные звуковые вариации. Акцент служит лакмусовой бумагой, или шиболетом, для исключения из определенной социальной группы, оправданием этого исключения и отказа признания другими (Lippi-Green, 1997, 64). Он (говор, диалектная окраска речи) является важной составляющей русского имперства, его можно считать эфемерной идеологемой и сложным культурным инструментом, пока анализируемым в основном попутно, но уже ставшим предметом специального изучения. Идеологическую роль акценты в политической истории России приобрели только в советское время, когда власти получили возможность обратиться к своим подданным с помощью радио, кино и граммофонной пластинки. Уже индивидуальные особенности выговора Ленина самым тщательным образом воспроизводились и даже утрировались в советском театре и кино. То, что делалось в порядке сохранения так называемых драгоценных черт образа любимого Ильича, в том числе его косноязычия и, например, неспособности выговаривать букву «р», – сознанию современников могло представляться как специфически «еврейская» картавость[20] вождя мирового пролетариата. Так называемый еврейский акцент после 1917 г. воспринимался значительной частью образованной России именно как акцент новой власти.

[1/14 сентября 1929] В Музей заявился товарищ Стеклов за книгой, и таким образом в моей небольшой коллекции личных большевических впечатлений прибавилось еще одно звено. Это плотный, высокий жид, которого выдает не тип, но акцент.

6/19 октября. Был приглашен в «Наркомат